Маршрут трамвая № 14 завершался в восьми километрах от центра Каира; конечная остановка — напротив гостиницы «Мена-хаус», караван-сарая, который высоко ценили все европейские знаменитости. Туристический сезон близился к завершению, но пирамиды по-прежнему привлекали иностранцев. Солнце встало не более двух часов назад, но уже около тридцати европейцев, в экстравагантных шляпах, измеряли шагами расстояние от одной грани пирамиды до другой. Люди выделялись на фоне голубого неба кривыми белыми пятнышками.

Египет был популярным местом отдыха всех аристократов Европы, всех коронованных особ планеты с их неисчислимой свитой. Гостиница «Мена-хаус», оазис роскоши у края пустыни, располагала бесподобными террасами, где постояльцы наслаждались трапезой, любуясь видом огромных гробниц. Джереми был убежден, что найдет разыскиваемую им женщину здесь, завтракающей на фоне этого чуда света. Он звонил ей очень рано утром на виллу в Гелиополе, но там ответили, что «госпожи нет». Следовательно, она могла провести ночь только в «Мена-хаус» — предпочитала эту гостиницу остальным.

Джереми вспомнил, как тень веера падала на ее лицо, как блестели желанием ее глаза… Они завтракали тогда в спортивном клубе «Джезира», и она шептала, по-прежнему прикрываясь тонким веером, что обожает наслаждаться жизнью в его компании под сенью пирамид. От дерзости и бесстыдства ее слов у Джереми засосало под ложечкой… Эта женщина не знала равных в умении показать себя; необычайно уверенно играла с мужчинами, делая это с такой прелестной и женственной грацией, что никто не осмеливался ей перечить. Оставалось только смеяться, опускать глаза или расправлять плечи в зависимости от того, что ей вздумалось устроить — очередную игру или какую-нибудь провокацию. Однако она всегда делала это с такой деликатностью, что никто, кроме адресата, ничего не замечал.

Жара, казалось, исходила от земли и густой пеленой обволакивала небо. Джереми с трудом сглотнул слюну — чувство жажды становилось нестерпимым. «Жажды… чего… или кого?» Он на мгновение закрыл глаза, чтобы прогнать из сознания бесполезные слова и мысли, а затем вошел в гостиницу.

Та, кого он разыскивал, всегда останавливалась в одном и том же номере, чуть в стороне от прочих, «чтобы не приходилось затыкать самой себе рот», как говорила она в свойственной ей дерзкой манере. Джереми снял солнцезащитные очки и постучал в дверь. В воцарившемся молчании к нему вернулась ясность мышления, и он с новой силой осознал, что на самом деле ему здесь делать нечего, более того, пребывание в этом месте представляло для него опасность. В глубине души он начал робко надеяться, что на стук никто не ответит.

Дверь приоткрылась: за ней стоял человек в белой с золотом ливрее и красной феске.

— Господин?

— Пожалуйста, я хотел бы поговорить с мадемуазель Леенхарт.

Слуга нахмурил брови:

— Вы, должно быть, ошиблись, господин. Здесь нет мад…

— Впустите его! — произнес женский голос за спиной слуги.

Тот подчинился, и Джереми оказался в номере с широкими окнами, которые пропускали в обширное помещение весь свет с плато. Вдоль комнаты тянулась деревянная терраса; жасмин, что цвел в принадлежащем гостинице саду, испускал волны дурманящего запаха — через открытые окна они проникали в номер. Джереми вышел на веранду и оказался перед столом, что стоял под зонтиком из светлой ткани; на вышитой скатерти расставлены изящные изделия из фарфора и горшочки с вареньем. Дама в плетеном кресле выпрямилась, промокнув уголки губ салфеткой. Красота ее вновь ошеломила Джереми, несмотря на то что они встречались далеко не в первый раз. Длинные черные волосы удивительно контрастировали с необыкновенно белой кожей; большие зеленые глаза в обрамлении невероятно длинных ресниц казались еще прекраснее; единственная родинка только подчеркивала очаровательную ямочку на щеке. На женщине было зеленое платье, открытое в двух местах: по бокам, чего Джереми раньше никогда не видел, и на груди; над глубоким вырезом пышный бант. До этого платья он еще ни разу не дотрагивался, ни разу его не расстегивал… Эта мысль поразила его в самое сердце.

Бледно-розовые губы женщины раскрылись в вежливой улыбке.

— Разве ты забыл? Теперь меня зовут мадам Кеораз.

— Пожалуйста…

Она чуть наклонила голову; на лоб упала черная как смоль прядь волос. Эта женщина могла быть манящей и страстной или холодной и сдержанной; сейчас она явно предпочла второй вариант.

— Раз уж ты пришел, чтобы отвлечь меня от дел, уважай меня такой, какая я есть! — перебила она, полностью стерев с лица улыбку. Взяла со стола кусочек хлеба и намазала его вареньем из лепестков розы.

— Ты прекрасно знаешь, что я никогда не стану называть тебя этим именем. — Джереми подвинул стул и сел на него так, чтобы оказаться лицом к лицу с собеседницей. — Ты мне очень нужна.

— Не могу ответить тебе взаимностью. Что тебе надо?

«Все та же манера дерзить и удивительная способность моментально переходить от нежности шелка к горечи змеиного яда», — подумал Мэтсон. Это сравнение породило целый ворох воспоминаний, которые мелькнули перед его внутренним взором и сдавили грудь.

— Ну?! — настаивала женщина.

Он глубоко вздохнул и произнес:

— Мне нужна твоя помощь. Это касается твоего учреждения.

— Учреждения Фрэнсиса, ты хочешь сказать.

Джереми сжал челюсти, отчего щеки на его исхудавшем лице стали казаться еще более впалыми.

— Учреждения, которым ты занимаешься, — процедил он сквозь зубы. — Не надо играть со мной, Иезавель.

— Играть во что?

— Ты прекрасно понимаешь во что! В невинную игру под названием «горячо — холодно». Со мной не выйдет, я слишком хорошо тебя знаю.

Она отложила кусочек хлеба и взглянула ему в лицо:

— И что? Разве это не работает? Попробуй-ка сказать мне, что это нисколько на тебя не действует. Я знаю, как свести мужчину с ума, и не стоит недооценивать мое мастерство в этой области. Вижу мужчин насквозь. Я была любопытной. Я вас любила, коллекционировала, тщательно изучала, но затем вы мне надоели. Ты для меня так же прозрачен, как и все остальные. Поэтому не нужно приходить сюда с какими-то просьбами и заявлять, что я не произвожу на тебя никакого впечатления. Если это так, зачем тогда сидеть напротив меня с таким выражением лица?

Джереми очнулся и понял, что его подбородок отвис, а рот глупо приоткрылся. Она сразила его, как и всех прочих, но он ничего для нее не значил. Всего лишь очередное имя в коллекции, еще одно развлечение. Его мнение, его дела просто не принимались в расчет. Да, эта женщина умела свести с ума. Она действовала так, как будто их роман — костяшка домино, всего лишь ход в ее игре.

— Иеза… — начал он чуть слышно, после долгой паузы.

Ему не удалось продолжить фразу — женщина принялась за еду. Она не собиралась помогать ему, просто ждала, какие же слова вырвутся из его рта. И тут Мэтсон совершил ошибку — опустил глаза. Смотреть на что угодно, только бы не встречаться взглядом с изумрудными глазами красавицы, сила которых подобна мощи стальных тисков! Его блуждающий взор обратился к виду, открывающемуся из окон. За спиной у женщины находилась застекленная дверь, которая вела в спальню. Там Джереми увидел необъятную мягкую кровать… простыни валялись прямо на полу. Мэтсон сглотнул слюну, чувствуя, что пропасть внутри него становится бездонной.

— Он… он здесь? — наконец удалось ему задать вопрос.

— Кто — мужчина, который доставил мне удовольствие?

Джереми страстно желал ненавидеть ее, питать к ней отвращение, выбросить ее из своей жизни. Ведь она не сказала «господин Кеораз» или даже «мой муж», что само по себе было бы мучением для него. Нет, она изменила эту фразу так, чтобы получить наибольшую радость от его боли. Еще хуже то, что она знала: Джереми любил ее, считал их встречи в постели единственной возможностью испытать эмоции. Только спящая Иезавель не вела с ним свою игру, она была сама собой только в те моменты, когда лежала рядом с ним обнаженной. И лишь тот, кто владел ею в момент оргазма, видел ее истинную натуру.